Мы родом из...

Давайте проследим вкратце эволюцию общественной морали в одной отдельно взятой стране в течение одного века. В самом начале века нравы относительно свободны для своего времени, десятые-двадцатые описываются впоследствии как «бездна разврата», с начала тридцатых мораль становится всё более строгой, воздержание всё более поощряемым, слово «Долг» всё сильнее довлеет над словом «желание», впрочем, в силу господства двойных стандартов, под официальной коркой пристойности скрывается много такого, о чём и сказать-то невозможно. В 80-е, отчасти под влиянием иностранного искусства, отчасти по внутренним причинам, официальная мораль становится менее жёсткой, девяностые получают наименование «беспутных девяностых».

Знакомо, не правда ли? Но я описывал вовсе не Российскую Империю->СССР->Российскую Федерацию в XX веке, а Англию в XIX. Разумеется, я сжульничал и подобрал выражения, максимально близкие к обеим ситуациям, однако, хотя всё было сложнее и не совсем так, некоторое родство действительно прослеживается, и совпадение десятилетий тоже удивительно. Я, впрочем, не собираюсь и дальше предаваться нумерологии и предсказывать на основании этого сходства мировую войну в 2014 (хотя... хммм...), но некоторую пользу из этих параллелей я извлечь-таки хочу.

Советская сексуальная мораль и её последствия, по большому счёту, только ждёт своих исследователей (хотя, даже я, полный дилетант могу посоветовать работу Наталии Лебиной «Мужчина и женщина: тело, мода, культура») и атмосфера, в которой им приходится работать, всё ухудшается. Тем полезнее для нас, живущих здесь и сейчас и не готовых ждать вечность, параллель с Англией XIX века: периодом отлично описанным и отрефлексированным как современниками, так и позднейшими авторами. Ведь то, что те из нас, кто постарше, родом из советской эпохи, достаточно много, увы, определяет в нас. Я и сам такой, потому я и пишу этот текст.

Одним из негативных следствий табуированности сексуальности в образованных классах Англии XIX века, было погружение необразованного населения в полнейшее скотство по практически любым разумным критериям. При этом никакие меры против этого оскотинивания приниматься не могли, хотя бы по причине невозможности обсуждения этой темы в тех кругах, которые, хотя бы теоретически, могли бы принять какие-то меры. Да и стандарт, задаваемый высшими классами был настолько нереалистичен и неразумен с точки зрения низших, что ни о каком примере не могло быть и речи (впрочем, мне сложно оценить чьё сексуальное поведение было ужаснее: высших или низших слоёв). Разумеется, границы между разными стратами советского общества были менее резкими, но что-то подобное наблюдалось и в нём: разрыв между относительно соответствовавшим «официальным» ценностям «верхними» стратами и обычаями рабочей окраины, ПТУ-шного общежития спивающегося колхоза, где насильственный или пьяный до полубесчувствия секс был практически нормой, был разителен. Да, всё не так бинарно: и взаимопроникновение было гораздо большим, чем в викторианском обществе и далеко не все образованные (применительно к СССР речь скорее о высшем образовании, но водораздел, всё равно в первую очередь проходил по уровню образования) люди стремились именно к «советскому» идеалу отношений полов: многие видели образец в «условном западе» в том, как он был виден из СССР. Да и дети номенклатуры, насколько мне известно, зачастую считали, что они выше правил, установленных для всех остальных. Но, так или иначе, пока стандарт задаваемый «сталинским гламуром» и прочим социалистическим реализмом был бесконечно оторван от действительности значительной части населения, он никак не мог нести в него ничего разумного, доброго и вечного (даже если считать этот асексуальный идеал разумным и добрым).

Вообще, мало что может создать столько проблем в жизни, как неинформированность. И викторианское и советское общество официально провозглашало благотворность практически полной неинформированности в вопросах, связанных с сексом (в советском, впрочем, делалось исключение для гигиены). И, в то же время, повсеместно существовал двойной стандарт, который допускал и в определённых случаях предписывал юношам бо́льшую информированность, чем девушкам. Увы, и предписываемая неинформированность и двойной стандарт послужили не только почвой для анекдотов (она спросит: «А почему он такой зелёный?» а я: «А ты откуда знаешь, какой он должен быть?!?» и тому подобное), но и приводили к анекдотически-трагическим да и просто трагическим ситуациям в жизни. Мы можем сейчас посмеяться над ними, над неинформированностью своих ровесников и своей собственной, но след этой не информированности, дезинформированности и двойного стандарта лежит на нас до сих пор. А, впрочем, ничего никуда не делось: как ни просто сейчас найти адекватную информацию по биологии размножения человека, и сейчас можно встретить человека с высшим образованием, рассказывающего самые удивительные и дикие вещи, вроде прямой зависимости пола ребёнка от степени активности партнёров в момент зачатия.

Для викторианского общества была очень характерна двойственность, разительный контраст между декларируемым и реальным, между поведением одного и того же человека в различном окружении. «Джентльмен к западу от Суэца не отвечает за то, что делает джентльмен к востоку от Суэца.» Да и история про доктора Джекила и мистера Хайда тоже о том же: о том, как внутри исключительно благообразного человека таится чудовище. И, как мне кажется, внутренняя чудовищность только усиливается от внешней благообразности, признание «тёмных» сторон своей личности, позволяет ввести их в какие-то рамки, в которых они могут оказаться вовсе не тёмными, но в ситуации полного отрицания границы теряются начисто, терять уже нечего.

Знаком окончания Викторианской эпохи была не смерть королевы Виктории, а растущая популярность пьес Генрика Ибсена и, позже, Бернарда Шоу, рассматривавших отношения мужчин и женщин и, в частности, семейные отношения, с точек зрения, которые невозможно было даже представить раньше. Ставивших вопросы, которых раньше не существовало в публичном пространстве и предлагающие общественно-неприемлемые способы их решения. Впрочем, несмотря на «беспутность» девяностых годов, процесс над Оскаром Уайльдом произошёл именно в это время и был, опять же очень по викториански двойственным, Уайлд строил свою защиту на позиции «это не то, что вы думаете, речь идёт исключительно о духовных отношениях».

Советское викторианство, как мне кажется, пало под ударами западного кино, всё более и более доступного во второй половине 80-х. В обоих случаях таящаяся под спудом энергия вырвалась на свободу, подобно разжимающейся пружине. Получилась удивительная и странная смесь из привычного старого и перехлёстывающего через край нового. Потрясающие контрасты наблюдались как между разными, порой весьма близкими, людьми, так и внутри одного и того же человека. «С одной стороны, конечно, ДА, но с другой, это совершенно немыслимо!» «Как современная умная девушка, обожающая эротическую литературу, я, конечно, всеми частями тела за, но как Дочь Советского Офицера, я никак не могу!» «С одной стороны, она ведёт себя как последняя дура, но, может быть, на на самом деле права?» «Мне так хочется обниматься и ласкаться вот с этой и она, возможно, не против, но я же Люблю Другую, и поэтому надо отбросить порочные мысли! Но было бы здорово, если бы она сама меня обняла, а я мог бы тогда отказаться, как Человек Чести...» «Я такая свободная, что сейчас ух-чего отчебучу, а потом буду молиться и поститься. А потом опять!» Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша...

Но даже тем из нас, кто твёрдо решил отбросить впитанные с детства стандарты сексуального поведения и отношения к сексу, приходится совсем не просто. Порой, приходится буквально по капле выдавливать из себя раба. Интересно, что фраза про выдавливание раба была написана никем иным, как Чеховым, который был в своём роде сексуальным нонконформистом, выросшим в весьма «пуританском» окружении.

Недавно я случайно заглянул в газету человека, сидевшего в электричке напротив меня. Он читал чистейший продукт развития позднесоветского агитпропа: газету «Завтра». Текст статьи чуть ли не наполовину состоял из закавыченных слов и оборотов вроде «так называемый». И я с изумлением обнаружил, как, при всём смысловом различии, много общего у моих собственных писаний со стилем обзора зарубежных событий газеты «Правда» или её сегодняшнего потомка. Сплошные кавычки и недоверие к используемым словам... Вот и приходится постоянно оглядываться на себя.

Так что, мне кажется, что читать о викторианстве и викторианцах стоит, как бы это ни было, порой, противно. Все эти закрытые глаза с мыслями об Англии, ночные рубашки, бордели, занавешенные ножки мебели. Не для того, конечно, чтоб восторгаться «идеальной гендерной моделью», а для того, чтоб внимательно посмотреть на себя и, возможно, подметить какие-то детали своего поведения, восходящие к этой запретительной традиции через родство советского и викторианского и, таким образом, отчасти получить власть над ними. От чего-то возможно, удастся избавиться, что-то вероятно, придётся в какой-то степени принять, но, как мне кажется, даже в этом случае разрушительность этих особенностей поведения станет меньше.